Versão em português 中文版本 日本語版
Polish version La version française Versione italiana
Русская версия English version Deutsch Version

Памяти кобринского еврейства

Полвека назад в Кобрине произошел исторический катаклизм, равный, пожалуй, землетрясению местного значения силой до 10 баллов: в 1941 — 1943 гг. были зверски истреблены 2/3 коренного населения города, вся вина которого заключалась в принадлежности к еврейскому народу. Однако, как ни странно, ныне подавляющим большинством наших сограждан это событие воспринимается как полузабытая легенда далёкого прошлого, ворошить которое незачем.

Цель этих заметок — попытка воскресить в памяти современников не только одну из наиболее трагических страниц истории Кобрина, но и вообще припомнить, каким и чем было многовековое совместное сосуществование с евреями для Кобринщины

В жизни нашего города в течение ряда столетий значительную роль играли евреи, которые обосновались здесь не позднее 15 ст., т. е. одновременно с возникновением Кобринского княжества. Согласно документальном данным, польский король Сигизмунд Старый в 1514 г. подтвердил привилегии, ранее данные его братом Александром Ягеллоном местной еврейской общине. Относящиеся к тому же времени достоверные данные свидетельствуют о существовании в городе «школе жидовскей», т. е. молитвенного дома. «Божница», по местной терминологии, находилась на Пинской (Первомайская) ул. Эта же улица, по документам 1563 г., была заселена большинством «жидовских» семейств, общее число которых достигло трех десятков.

(Попутно осмелюсь затронуть ультращекотливую тему, которая почему-то стыдливо замалчивается, хотя, вне сомнения, представляет немалый интерес для широкой общественности. А именно, почему и с какого времени слово «жид», многие столетия исконно входившее в словарный обиход русского, белорусского, украинского языков, впоследствии стало подвергаться гонению и считаться оскорбительным? Заменено оно чуждым этим языкам словом «еврей» (исконное значение—пришелец), каковое у нас стало употребляться относительно недавно. Уместно припомнить, что классики трех братских литератур, которых вряд ли можно заподозрить в коллективном антисемитизме, не говоря уже об упомянутых народах в целом, даже в 19 ст. естественно применяли слово «жид». А в польском языке и поныне звучит «жид», которое не только никого не оскорбляет, но запросто применяется евреями в отношении самих себя. Далее, если возьмем это слово в основных европейских языках, то оно слышится как «джу» в английском, «жюиф» — французском, «юде» —немецком, т. е. несравненно более созвучно слову «жид», нежели «яўрэй». —Так в чем же Дело?—недоуменно задавали себе законный вопрос кобринчуки (такими они всегда были до «кобринчан») осенью 1939-г. узнав, что даже за случайное, по инерции употребление невинного словечка «жид» следовало уголовное преследование с последующим пребыванием в лагерях. И это тогда, как равнозначно оскорбительные «кацап», «хохол» оставались полностью безнаказанными).

И извиняясь за это краткое отступление, возвращаюсь к основной теме. За последующие два столетия, а точнее к 1792 г., еврейская община выросла уже до 1005 душ. Однако наиболее значительный рост отмечен в 20 ст. Так, в 1906 г. их стало 6289 в городе и 21989 в уезде. Причем компактно значительные общины проживали в местечках Городец, Антополь, Дрогичин, Иваново, Дивин, Жабинка, входивших в состав Кобринского уезда. Еще более внушительные цифры приводятся в статистических данных 1913 г., когда по религиям городское население распределялось так: православных — 2064, католиков — 912, евреев же —8562. Иначе говоря, имеются все основания считать, что дореволюционный Кобрин, согласно официальной терминологии того времени, входил в категорию «еврейских местечек», каковых имелось многое множество в недоброй памяти «черте оседлости» Российской империи.

Вследствие неимоверно тяжелых житейских условий в начале нынешнего столетия из Кобрина и уезда началась массовая эмиграция в США—благо, въездные визы еще не были изобретены, —причем среди переселенцев весьма существенный процент составляли евреи, которых ограничительный закон о «черте оседлости» ставил в особенно унизительное положение. О том, насколько многочисленная колония кобринских евреев осела в США, говорит тот факт, что в Нью-Йорке была издана двухтомная «История Кобринского еврейства».

В 1915 г., когда при приближении фронта большинство населения было эвакуировано в глубь России, местные евреи отказывались покидать насиженные места. Используя близость своего языка— идиш—жаргон немецкого с языком оккупантов, они вполне сносно ладили с новой властью. Писатель К. Паустовский вспоминал, как в августе 1915 г. он стал свидетелем примечательного зрелища—увоза из Кобрина местного еврейского святого, «цадека». То был дряхлый старец, которого заботливо усаживали в допотопную колымагу, для охраны был выделен эскадрон драгун.

Общеизвестна огромная роль в прошлом иудаизма в жизни еврейства, благодаря чему удалось избежать ассимиляции на тернистом историческом пути «богоизбранного народа». Укреплению национального и религиозного единства служила всеобъемлющая система строгой мелочной обрядности, запретов и ограничений, запечатленных в Торе. Конкретно это выражалось в стремлении к предельной обособленности от иноверцев. Так, в Кобрине имелось особое еврейское кладбище, особая больница, особая баня, даже особая скотобойня. В то же время, живя веками бок о бок с большинством населения, исповедующим иудаизм, христиане, наряду с собственными праздниками, наперечет помнили и приноравливались к еврейским праздникам, таким, как пурим, пейсах (пасха), кучки (кущи), судный день и др.

Уже вечером с пятницы на субботу деловое оживление на улицах постепенно затухало. Одновременно на окнах еврейских домов загорались свечи, «шабасувки», по одной на члена семьи. Поскольку в «шабес» любая деятельность воспрещалась, ритуальные блюда к празднику готовились накануне. С утра в субботу степенно шествовали в синагогу благообразные старцы в парадных длиннополых сюртуках и блестящих цилиндрах на головах. Главный раввин в сослужении с «кантором» (певцом) совершали богослужение. По традиции, в синагоге строго соблюдалось обособление мужчин от женщин (в молитве мужчины благодарили Бога за то, что он не создал их женщинами), которым отводились второстепенные места. Имелись в Кобрине религиозные школы, «ешиботы», преподавателей которых можно было узнать по длиннополым одеяниям — «лапсердакам», своеобразным шапчонкам и развевающимися вдоль ушей длиннющими пейсами. Впрочем, время брало свое: более прогрессивные интеллигентские семьи все чаще позволяли себе диссидентские замашки, зачастую вызывающе нарушая освященные обычаями правила поведения.

По мере роста населения увеличивалось количество приходских «божниц». В тридцатые годы их стало уже восемь (одна частная, для личного пользования), да в повете 23. А в середине минувшего века на Пинской ул. была сооружена монументальная синагога, общая для всех верующих. В связи с переоборудованием здания в послевоенный период внешний облик его значительно изменен.

Если испокон веков кладбища вообще были связаны с религиозными культами, то это особенно относится к иудаизму. В старину неподалеку от синагоги сохранялось давно упраздненное еврейское кладбище, «кворис», обнесенное кирпичной стеной. В годы гитлеровской оккупации обомшелые каменные надгробия были выброшены, а на площадку перенесли из имения деревянные конюшни для лошадей конной жандармерии, предназначенной для борьбы с партизанами. Впоследствии этот участок был использован под спортплощадку СШ № 2. Исчезло и более новое кладбище, расположенное за чертой города, в конце Тевельской ул.

Полагаю, не лишне припомнить о наиболее распространенных у нас еврейских фамилиях: Абрамович, Эпштейн, Палевский, Розенблат, Прибульский, Коган, Рабинович, Вайнштейн, Каменецкий, Гольдман, Выгодский, Лифшиц, Мильнер, Пинчук, Фельдман...

В разные периоды своего существования Кобринская еврейская община пользовалась в той или иной степени внутренним самоуправлением, которое в течение столетий именовалось «кагалом». Оно носило административный, судебный, религиозный и благотворительный характер. Последним, завершающим этапом такого рода замкнутой «автономии» был «юденрат» — еврейский совет, введенный немецким, гебитскомиссариатом в период оккупации.

Повсюду в местах своего массового проживания евреи были неоспоримым движущим фактором делового мира, «гешефта» — бизнеса в самом широком смысле этого понятия. Достаточно припомнить, что в 30 годах польской администрацией было зарегистрировано до 500 торгово-предпринимательских единиц в городе, да еще столько же в повете. За редкими исключениями, все они принадлежали евреям. Не менее показателен и такой факт: почти все кирпичные городские дома были еврейскими.

Для лучшего понимания преобладающего значения евреев; в экономике достаточно перечислить принадлежащие им предприятия. Это лесопилка (самое крупное по количеству рабочих), три паровых мельницы, два кирпичных завода, все гостиничное дело, две типографии (издавалась на идиш газета «Кобринер штимме» — «Кобринский голос», предназначенная для бизнесменов), мыловаренный, свечной, веревочный заводы, фабрика гильз и др. Все это были мелкие предприятия с количеством рабочих от нескольких до 50—60 человек. Монополией евреев была всевозможная посредническая деятельность, особенно же скупка и перепродажа продуктов ремесленной и сельскохозяйственной деятельности.

«Балагулами» осуществлялся междугородный гужевой транспорт, перевозка товаров на небольшие расстояния. По городу же лихо носились пролетки евреев-извозчиков, бывшие прототипами нынешних такси. Начиная с портняжного и сапожного дела до часовщиков, слесарей, кузнецов, шорников, жестянщиков, всюду преобладали еврейские ремесленники, мастерство которых было вне конкуренции. Они же фотографировали, стригли, демонстрировали кинофильмы, наконец, лечили, поскольку большинство практикующих врачей также были евреи. Для полноты картины остается добавить, что в городе оперировали несколько еврейских тщедушных коммерческих банков, а читателей обслуживала библиотека им. Бреннера с книжным фондом 1400 экземпляров и 175 читателями.

Дремуче-заскорузлый быт местного еврейства был взорван вихрем ошеломляющих событий 1939 г. Среди партаппаратчиков, ринувшихся в «Западную» из Гомельщины и Минщины оказывать помощь в строительстве новой жизни, оказалась значительная еврейская прослойка. Вскоре ее представители заняли большинство руководящих постов, начиная с первого секретаря райкома КПБ Аронова. Это, естественно, не могло не вызвать настороженности и неприязни нееврейского населения. (Впрочем, возможно, в данном случае восторжествовала пресловутая «историческая справедливость», воздающая в какой-то степени за бесчисленные гонения, унижения, позорище дискриминации, которые в течение тысячелетий обрушивались на богоизбранный народ... (Объективности ради, следует отметить, что на выборные должности председателей гор- и райисполкомов евреи никогда не посягали).

К ужасу ортодоксально мыслящих масс наступило истинное светопреставление. В кратчайшие сроки привычный образ жизни стал на дыбы, больно затронув всех и каждого. Новая власть незамедлительно широким фронтом повела наступление на священную еврейскую прерогативу — частную торговлю. С нею расправлялись беспощадно при содействии чудовищных налогов и иных репрессивных мер. Ремесленников-кустарей традиционными мерами воздействия тоже быстренько приводили к общему знаменателю, Загоняя в артели, руководимые сверху. Даже подпольщики КПЗБ, узнав из первых рук о кровавых расправах, вмиг отрезвели, придя к грустному выводу: да, товарищи, не того мы ждали...

По-видимому, совокупностью всего этого можно как-то объяснить тот удивительный факт, что в начале 1941 г., когда в воздухе доподлинно запахло грозой, среди еврейской общественности это особенной тревоги не вызвало. Даже многие интеллектуалы склонны были считать выдумкой антинемецкой пропаганды и умышленными преувеличениями те ужасы, о которых так еще недавно сообщала польская пресса. Тем более, что наша печать тщательно избегала каких бы то ни было негативных высказываний по адресу гитлеровского режима. Притом у многих еще не истерлась из памяти предшествующая оккупация 1915—18 гг., когда евреи чувствовали себя вполне вольготно. Доходило до того, что застрявшие в Кобрине многочисленные евреи из-за Буга, спасавшиеся от фашизма в 1939 г., все чаще возбуждали ходатайство о возвращении домой. Свой отчаянный поступок некоторые конфиденциально мотивировали предельно просто: у Гитлера от пули быстрая смерть, тогда как у Сталина гибель в рассрочку.

И и заключение, в виде реквиема по исчезнувшему кобринскому еврейству, лаконичная хроника скорбных этапов его двухгодичной предсмертной агонии.

В самые первые дни оккупации умышленно подожжен еврейский молитвенный дом в начале Октябрьской ул. Тушить пожар, перебросившийся на соседние улицы, запрещалось до тех пор, пока не возникла опасность христианским домам. В результате полностью выгорел целый квартал между Октябрьской и Интернациональной улицами.

В июле 1941 г. на полях имения Патрики была расстреляна первая партия евреев численностью более двухсот человек, схваченных на улицах во время облавы. Вскоре после этого вблизи дер. Именин та же участь постигла 180 евреев, которых заманили в западню под предлогом оказания помощи.

Осенью того же 1941 г. власть военной комендатуры перешла к гражданской, «цивильмахту», воплощением которой стал Гебитскомиссариат. Вскоре затем все евреи были помещены, в два изолированных один от другого и от внешнего мира «гетто-А» и «гетто-Б». Заключенные в них сразу почувствовали себя смертниками с неизвестным сроком исполнения приговора. В июне 1942 г. все население «гетто-Б» в количестве свыше двух тысяч человек было доставлено на станцию Бронная Гора, где они были расстреляны наряду с другими пятьюдесятью тысячами евреев Брестской обл. В ноябре 1942 г. то же произошло с обитателями «гетто-А», которых в количестве более четырех тысяч истребили на южной окраине Кобрина, на полях колхоза «Новый путь». В декабре 1943 г. там же была расстреляна последняя партия кобринских евреев —72 классных специалистов разных профессий, которые были оставлены для обслуживания сотрудников Гебитскомиссариата.

Весной 1944 г., для сокрытия следов совершенных злодеяний руками заключенных трупы были извлечены из братских могил и сожжены. Исполнители этой операции расстреляны и также сожжены. В 1975 г. на месте символической братской могилы установлен памятный знак. И это все, что нынче напоминает о некогда существовавшем многотысячном кобринском еврействе.

 А. Мартынов

Мартынов, А. Памяти кобринского еврейства : страницы истории / А. Мартынов // Кобрынскі веснік. – 1993. – 27, 30 студзеня.