Николай Иоакимович Пискановский (1886–1935) родился в семье белорусского священника, закончил духовную семинарию в Брест-Литовске, был рукоположен в дьяконы и служил в церкви при госпитале в Бресте. С началом Первой мировой войны госпиталь был эвакуирован в Одессу, туда и переезжает семья, в которой, помимо родителей, к тому времени были трехлетняя Ксения и годовалый Коля. В 1918 г. отец Николай рукоположен в священники в храме Христа Спасителя в Москве, поскольку епископ Гродненский и Виленский был эвакуирован в Москву. После отец Николай вернулся на Украину, служил в храме деревни Александрия Херсонская. Когда начались гонения советской власти, семья переезжает сначала в Полтаву, потом в Воронеж. Отец Николай твердо выступает и против изъятия церковных ценностей, и против живоцерковников. К 1923 г. относится первый арест, а далее у отца Николая лишь два социальных статуса — либо заключенный, либо ссыльный. В 1927 г. отца Николая отправляют на Соловки. В это время православное духовенство опять, как во времена появления «живой церкви», расколото надвое — на иосифлян и сергианцев, по имени своих руководителей — митрополита Сергия, местоблюстителя патриаршего престола, выпустившего Декларацию о признании церковью советской власти, и митрополита Иосифа, не признававшего Декларации. На Соловках большинство заключенного духовенства иосифляне, во главе их владыка Виктор Вятский (Островидов).
Священник Н.И.Пискановский. Середина 1920-х годов |
Отец Николай, конечно,
среди них. О нем, истощенном предшествующими
арестами и ссылками, но сильном духом, пишет
в своих «Воспоминаниях» Дмитрий Сергеевич
Лихачев. «Он был другой (по сравнению с
владыкой Виктором. — В.В.). Его нельзя было
назвать веселым, но всегда в самых тяжелых
обстоятельствах он излучал внутреннее
спокойствие. Я не помню его смеющимся или
улыбающимся, но всегда встреча с ним была
какой-то утешительной. И не только для меня.
Помню, как он сказал моему другу, год
мучившемуся отсутствием писем от родных,
чтобы он потерпел немного и что письмо будет
скоро, очень скоро. Я не присутствовал при
этом и поэтому не могу привести точных слов
отца Николая, но письмо пришло на следующий
день. Я спросил отца Николая — как он мог
знать о письме? И отец Николай ответил мне,
что он и не знал, а так как-то вымолвилось.
Но таких “вымолвилось” было очень много…
Кладбищенская Онуфриевская церковь… была
сергианской (следовательно, отец Николай
туда не мог идти молиться. — В.В.)… У отца
Николая был антиминс, и он шепотом совершал
литургию в 6-й, “священнической”, роте. Отец
Николай знал, что его жену также арестовали,
и очень беспокоился о детях: что если
возьмут в детдом и воспитают атеистами! И
вот однажды, когда его вывозили из лагеря, в
Кемперпункте (Кемский пересыльный пункт) он
стоял в мужской очереди за кипятком. С
другого конца к тому же крану подходила
женская очередь. Когда отец Николай подходил
к крану, он увидел у крана свою жену. Их
заслонили заключенные (разговаривать
мужчинам с женщинами было строго запрещено),
и отец Николай узнал радостную для него
весть — детей взяли верующие знакомые…»
Действительно, после ареста матушки в конце
20-х гг. Ксению и Колю приютили родственники
в Коростене Житомирской области. Однако
Ксения не хочет отказаться от переписки с
арестованными родителями и поездок с
передачами к матери, а для родственников
связь с арестованными казалась слишком
опасной, и ей приходится уехать в Одессу,
где она поступает в ФЗУ. Но закончить
училище не получилось — в 1931 г. отца
Николая с Соловков направляют в ссылку в
Архангельск, он очень болен, за ним
требуется уход, и дочь устремляется к отцу.
Отец Николай опять не ходит в единственную в
городе действующую церковь (на кладбище) —
она сергианская, а иосифляне не могут
состоять в молитвенном общении с сергианцами.
Ксения бесхитростно рассказывала, как ей
было трудно, когда ее отправляли по каким-то
бытовым вопросам к знакомому отца епископу
Войно-Ясенецкому, который был с мая 1931 г.
в ссылке в Архангельске и оперировал в
амбулатории больницы по 40 человек за прием.
Епископ Лука «не мог без храма», иногда
ходил на службы в сергианский храм, поэтому
Ксении, общаясь с владыкой, надлежало
избегать подходить под его благословение.
К.Н.Пискановская. Город Щербаков (Рыбинск). 1955 |
Советская власть продолжала нещадно преследовать отца Николая. Основываясь на спокойном, без всякого трагизма рассказе самой Ксении, поведаю о дальнейшей судьбе семьи. Ссыльным сносную работу в Архангельске не давали, отец Николай работал сторожем на кирпичном заводе, а Ксению «по блату» устроили туда чернорабочей, затем она работала на стройке. Весной 1934 г. с Соловков в Архангельск направили «матушку», приезжает и шестнадцатилетний брат Коля — наконец семья воссоединилась, хотя бы и в ссылке. Но вскоре, в начале 1935 г., вновь арестован отец Николай — он служил дома, и, очевидно, это и было главным обвинением против него. На этот раз подорванный организм не выдержал — отец Николай умирает 10 апреля 1935 г. в тюрьме во время следствия. Мнение Дмитрия Сергеевича: «Жизнь отца Николая была сплошным мучением, а может быть и мученичеством». С похоронами помогли духовные дети отца Николая, имевшие доступ в тюремную больницу — скорее всего, это был ссыльный профессор Никитин, яснополянский врач Льва Николаевича, крупный медик, среди пациентов которого были высокие чины краевого НКВД. Тело отдают семье для погребения, и на городском кладбище появляется скромная могила с надписью на кресте «Н.Н.Пискановский» и не особо обращающей на себя внимание маленькой предшествующей буквой «о».
А в августе Ксению, опять «по знакомству»,
берут санитаркой в горбольницу. Осенью 1936
г. происходит знакомство Ксении с Софьей
Всеволодовной Волковой. Ксения приходит в
глазное отделение, где мама работает старшей
сестрой, и мама негромко спрашивает Ксению,
не слишком ли неосторожно та открыто носит
на пальце тонкое колечко с предосудительной
надписью «Спаси и сохрани». Они быстро
сошлись — общие судьбы, у одной только что
арестован муж, у другой в тюрьме умер отец.
Ходят друг к другу в гости, к этому же
времени относятся их совместные походы
ранним утром — до работы, в Соломбалу, к
ссыльному иеромонаху, который в частном доме
тайно служит для близких по духу, не
признающих поминания митрополита Сергия. В
начале 1937 г. заканчивается следствие по
делу нашего отца, и его направляют из
Архангельской тюрьмы в пересыльную тюрьму в
Котлас. Наша мама не может туда поехать
из-за работы и малолетнего сына, и Ксения
берет на себя передать отцу нужные вещи (на
деньги Софии Всеволодовны, как подчеркивает
она в своем письме — мол, мне купили билеты,
я и поехала, что особенного!). Но отца на
котласской пересылке Ксения не застала, так
что их знакомство состоится много позднее,
через десять лет в Малоярославце. И отец,
очевидно, запамятовал или принес точность
изложения в жертву занимательности, когда
пишет в «Погружении» (С. 222, 250) о
знакомстве и получении передачи от Ксении.
А 30 сентября 1937 г. Ксения, ее мама и брат
Коля собирались придти в гости к
С.В.Волковой на именины, но встретиться не
довелось, матушку вместе с Ксенией ночью
арестовывают, и опять, конечно, по
«церковному делу». На долю матушки достаются
самые тяжелые лагерные годы, первые военные,
когда большинство населения и на воле
голодало, а заключенных практически совсем
не кормили. Но она, наверное, за счет своей
веры в Господа, «дотянула» до лета 1943 г. —
тут ее сактировали, выписали из лагеря как
безнадежно больную — туберкулез и дистрофия.
Она едет к сыну — Колю как туберкулезного в
армию не взяли, он работает на оборонном
заводе в Молотове, прежней и нынешней Перми.
Но матери не разрешают жить в городе с сыном
— ведь там секреты, — и Коля устраивает мать
у каких-то дальних знакомых на
железнодорожной станции километрах в 25-ти
от города, ездит туда регулярно,
подкармливает, заботится. Но организм сдает
— и в марте 1944 г. едва перешагнувшая
пятидесятилетний рубеж женщина умирает от
туберкулеза.
А Коля работает, заканчивает заочно
технический институт на круглые пятерки, и
ему предлагают поступить в аспирантуру в
Москве, не знаю, в какой именно вуз. Он
иногда приезжал в Малоярославец к нам в
гости. Помнится его кроткая и бесконечно
доброжелательная улыбка — такая же, как у
его старшей сестры. Но туберкулез не дает
особого простора для занятий наукой, да и
денег нет — а тут вернулась из заключения
сестра с маленькой дочкой. И Коля берет в
аспирантуре отпуск, уезжает в Орск
Чкаловской (теперь Оренбургской) области,
работает инженером на биофабрике,
производящей ветеринарные прививки.
Обострение туберкулеза заставляет его
бросить работу и вернуться в Москву, друзья
и аспирантура ему стараются помочь, кладут в
туберкулезную клинику, но в мае 1949 г. он
умирает. Похоронен на Ваганьковском
кладбище.
Ксении в 1937 г. дали, наверное, не самый
длинный срок. Но в 1940 г. ее вызывают к
лагерному начальству и требуют
«сотрудничества». Ксения категорически
отказывается — создается лагерное дело, и ей
срок добавляют, на целую «десятку». Она
освободится из северных лагерей только в
1947 г., и то карательная система еще
великодушно скостила срок как «мамке» в
связи с рождением в том же году девочки
Наташи. Отец девочки тоже освобождается в
1947 г., уезжает устроить развод с прежней
семьей, но происходит примирение, и он
сообщает, что не вернется. Ксения через Колю
узнает адрес Софьи Всеволодовны и приезжает
к нам в Малоярославец. Место высылки она
выбрала по единственному признаку — там была
Софья Всеволодовна, можно было рассчитывать
на ее помощь.
В 1948 г. Ксения уезжает на Украину, к
родственникам. Вот ее письмо от 20 октября
этого года. «Дорогая Софья Всеволодовна!
Каждый день собираюсь вам писать, и все с
разными неустройствами руки не поднимаются.
Теперь приблизительно устроилась — Наташу
уже отдала в ясли, вчера она была там первый
день — пришла оттуда очень веселая, видимо
ей понравилось общество детей, а то она
наскучалась все одна в комнате. Но
круглосуточных яслей сейчас здесь нет,
поэтому на какую-нибудь более подходящую
работу устроиться не могу — например, в
больницу, а сейчас могла бы устроиться
санитаркой, но нужно дежурить по сменам, а я
этого делать не могу из-за Наташи. Потом в
баню можно было бы устроиться, тут баня
шикарная с ваннами и номерами, вот в номера
нужен человек, но тоже баня работает с 12 ч.
дня до 8 ч. вечера. Приходится работать на
строительстве. Позавчера подала заявление в
строительную контору в качестве рабочей,
завкадрами прочитал его, потом спросил об
образовании и говорит «напишите
автобиографию, может быть, получше работу
найдем». Вчера я написала автобиографию,
конечно, тогда никакой больше работы, кроме
как рабочей, для меня не нашлось. Видимо,
приказ везде один. Пойду сегодня еще
кое-куда, если ничего не выйдет, придется
выходить на работу на постройку, и заработки
небольшие. Как-нибудь зиму проработаю, а
потом все равно нужно уезжать отсюда… Может,
в Малоярославце, даст Бог, что-нибудь
строить начнут. Главное, Наташа будет все
больше и крепче, и мне будет легче. А может,
Коля куда-нибудь переедет. Это я все себя
утешаю. Целуем вас крепко. Ксения».
Ксения вновь приезжает в Малоярославец, а
вскоре, оставив Наташу на попечение
сердобольной хозяйки, едет в Москву к Коле —
он лежал в туберкулезной больнице и умер на
ее руках. Ксения вернулась в Малоярославец
за Наташей и уехала в Углич, к дальним
церковным знакомым.
Нет, арестная линия в трагической судьбе
семьи Пискановских еще не закончена, этот
мартиролог длинный. Осенью 1949 г. Ксению в
Угличе вновь арестовывают, ведь она опять
ходит в церковь и на какие-то собрания
верующих — и дают шесть лет лагерей.
Двухлетнюю Наташу прячут «бабули», старушки
при церкви, которые не хотят отдавать
православное дитя в безбожный детский дом. И
выйдет Ксения на свободу из Рыбинских
лагерей только по амнистии, «отсидев» почти
весь свой срок.
Вернулась Ксения в Углич, встретилась со
своей дочерью, но не сразу удалось
преодолеть отчуждение, неизбежно возникающее
за шесть непрерывных лет разлуки. Ксения
«завербовывается» на работу в Караганду,
выезжает с дочкой, но та непрерывно плачет
по оставленным «бабулям», и, едва дождавшись
отправленного в Караганду по железной дороге
малой скоростью багажа, они пускаются в
обратный путь. Второй раз попытку вырваться
из Углича, где Ксения не может найти никакой
работы, она предпринимает в 1955 г. — Софья
Всеволодовна «по-родственному»
договаривается с директором музея, сыном
художника Дмитрием Васильевичем Поленовым,
он соглашается взять ее техничкой. Ксению в
ореоле ее бесконечных страданий за
православную веру приняли в Поленове с
большим пиететом. Все хорошо — но Наташа
по-прежнему безутешна, ходит с опухшими
глазами. И Ксения опять сдается, они вновь
возвращаются в Углич к бабулям. Жили они в
Угличе по-прежнему трудно, но когда Ксения
изредка появлялась в Москве, мы вновь видели
ее неизменную мягкую улыбку и слышали
постоянные ответы, что «Все слава Богу».
Затем Наташа поступает в авиационный
техникум в Рыбинске, заканчивает,
отправляется на работу на авиационный завод
в Уфу, затем перебираются в Тутаев (бывший
Романов-Борисоглебск Ярославской губернии),
где такой же завод. Мама с дочерью давно
живут душа в душу, но Ксения все чаще
болеет, и по здоровью (да и по
ограниченности средств) она уже в Москву не
выбирается. Но ее письма нашей маме, а затем
сестре Маше и мне по-прежнему несут заряд
особого оптимизма верующего человека — все
по воле Божьей, все должно принимать с
благодарностью, все будет хорошо! Ксения
скончалась в 1997 г., дожила до 82 лет,
преодолела не только жуткие лагерные 16 лет
и невероятные лишения своих «свободных» лет,
но и туберкулез, который оказался фатальным
для ее родителей и брата. Велика была сила
духа у этого скромного человека!
В.О.Волков, Журнал "Наше Наследие" № 87 2008
Наши проеты: Туристический Кобрин | Познай Кобрин Все права защищены © 2011-2017. Все изображения защищены их правообладателями. При копировании материалов активная ссылка на http://ikobrin.ru обязательна.