Versão em português 中文版本 日本語版
Polish version La version française Versione italiana
Русская версия English version Deutsch Version

Статьи о Кобрине: 1941 - 1945

Под гнетом свастики

Проснувшись утром 24 июня 1941 г., кобринчане с горечью и страхом осознали, что их привычно налаженный уклад вчера круто оборвался. Начался переход в совершенно новое, непредсказуемое состояние, именуемое вражеской оккупацией. Оцепеневший город настороженно притаился, жители предпочитали отсиживаться по домам. Уже с рассветом на самых отдаленных улочках затопали сапоги прочесывавших город немецких патрулей. С винтовкой под мышкой, с расстегнутым воротником и засученными рукавами солдаты вермахта проходили медленно, пытливо оглядываясь по сторонам. С первого дня на стенах и столбах появились двуязычные объявления, на которых особенно бросающимися в глаза жирным шрифтом выделялось короткое слово «тот-смерть». В обстоятельном списке нарушений, караемых немедленным расстрелом, значилось: покушение на немцев и их имущество, хранение оружия и боеприпасов, укрывательство коммунистов и советских военнослужащих, хранение радиоприемников и слушание заграничных передач, хранение советской литературы и прочее. И словно солидным гвоздем каждый пункт запрета приколачивался понятным каждому словом: «тот – смерть!»

На бесконечно долгие первые недели нашествия тесные городские улицы оказались во власти разнузданной, неистово рвущейся на восток стихии. Танки, машины разного назначения, разнокалиберные пушки, обозные повозки, велосипеды и мотоциклы и мундиры, мундиры, река мундиров… Эта рвущаяся на оперативный простор людская масса запрудила не только проезжие части улиц, но и тротуары, даже проходы между домами. Низко-низко проносились огромные транспортные самолеты, заглушая ревом могучих моторов все земные звуки, будто аккомпанируя оглушающей симфонии вторжения: «Нах остен! На восток!»

По глубокому убеждению фронтовиков, победному маршу обязательно должны сопутствовать пожары и разрушения. Здесь же этого не наблюдалось. Но разве такое не в их власти?! И вот умышленно был подожжен один из домов в начале Октябрьской улицы. Пожар быстро стал распространяться, чему способствовала сухая погода. Попытки его тушить были в корне пресечены угрозой расстрела. Оцепеневшее население пылающего квартала сгрудилось на берегах Кобринки, с ужасом наблюдая за гибелью своего имущества. И лишь вдоволь натешившись «фейерверком», фронтовики разрешили отстаивать еще не охваченные пламенем строения.

По окраинным улицам рассыпались радостно-возбужденные ватаги солдатни. Отовсюду раздавались призывные посвисты, перемежаемые отрывисто-резкими выкриками. И началась веселая охота за домашней живностью. Хлопки пистолетных выстрелов смешивались с визгом подстреленных свиней, туши которых вместе с курами волокли к полевым кухням.

Головы захватчиков вскружились от первых успехов: сопротивление красных слабеет, захвачен Минск, открыта дорога на Москву. Самоуверенность их граничила с анекдотичностью. Рассказывали об офицерах, которые оставляли у местных жителей белье для стирки, которое заберут, мол, через две недели по возвращении из Москвы… Словом, среди большинства фронтовиков, одержавших легкие победы на Западе, преобладало чувство пьянящей эйфории. Однако, наряду с окрыленными первыми успехами юнцами попадалось немало мрачно-задумчивых лиц. Некоторые из них, боязливо оглядываясь, пытались объяснить на ломаном польском языке, что они не немцы, а австрийцы, которых Гитлер насильно гонит на Русслянд.

В боях за Кобрин погибло немало наших бойцов. В частности, пал смертью храбрых командир 22-й танковой дивизии В. П. Пуганов. Множество раненых удалось доставить с поля боя в опустевшую городскую больницу. Их положение оказалось катастрофическим: при полном отсутствии военно-медицинского персонала в меру сил и возможностей первую помощь оказывали немногочисленные местные медики. Запас медикаментов был крайне ограничен, еще меньше оказалось перевязочных средств. С огромным напряжением налаживали самое примитивное питание. И вот, когда по соседним улицам разнеслась тревожная весть о бедственном положении наших раненых, нашлось немало сердобольных женщин, которые, поистине по зову сердца, вызывались ухаживать за страдальцами.

Сперва питание было организовано горожанами, затем наладилась связь с населением пригородных деревень, которое более регулярно и обильно снабжали госпиталь продуктами. В данном периоде немцы полностью самоустранились от оказания необходимой помощи, хотя и не мешали проявлению гражданской отзывчивости.

Естественно, при создавшихся тяжелых условиях смертность, особенно среди тяжелораненых, была огромной. Хоронили здесь же, возле больничной часовни, служившей моргом. Мелкие по необходимости могилы копались легкоранеными. Однако уже вскоре немцы велели освободить больницу, в которой разместился немецкий военный госпиталь. Оставшаяся сотня наших раненых была перемещена на второй этаж соседней СШ №1. А еще через некоторое время несколько десятков оставшихся в живых отправили в Брест на реквизированных подводах.

В самые первые дни к памятнику В. И. Ленину на площади Свободы немцы притащили два советских подбитых танка с обгоревшими танкистами. Для глумления на фигуру Ленина, которую вскоре разбили, поставили старого дрожащего еврея, которого с хохотом, приплясывая и играя на губных гармошках, фотографировали с разных сторон. В начальные, особенно суматошные дни, когда безраздельная власть над судьбами каждого была сосредоточена в военной комендатуре, к коменданту обратилась делегация, состоящая из бывших польских служащих с предложением оказать завоевателям содействие в налаживании временного гражданского правления. По словам одного из участников делегации, комендант в основном положительно отнесся к проявленной инициативе, однако счел нужным предупредить, что это может обернуться для них большим риском, поскольку на севере и юге все еще сосредоточены крупные силы Красной Армии, которые могут отрезать рвущиеся на восток танковые соединения. А при подобном обороте событий, по его словам, они окажутся изменниками со всеми вытекающими последствиями. Однако и столь малопривлекательная перспектива не повлияла на решение делегации, которая судорожно стремилась не допустить к власти украинских националистов, которых они очень боялись и ненавидели. И на этот раз они своей цели добились: во все время оккупации должность бургомистра Кобрина (городского головы) занимал бывший преподаватель немецкого языка местной гимназии Медынский. Да и подавляющая часть городского канцелярского делопроизводства велась на польском языке.

Когда осенью 1941 г. власть военного коменданта сменилась гражданской, оказалось, что Кобрин стал центром области, по-немецки – гебитскомиссариата, который являлся частью бутафорской Украины, созданной оккупантами в пропагандистских целях. Хотя никто всерьез не считался с липовой немецкой Украиной, тем не менее Кобринский гебитскомиссариат на севере «граничил» с Восточной Пруссией, в состав которой была включена соседняя Пружана. В десятки километров к северу от д.Запруды на шоссе была установлена настоящая таможенная служба, охраняемая прусскими пограничниками. Пересечение «границы» без особого пропуска не разрешалось. Сверх того, для пущей важности в обращение поступили особые деньги - карбованцы. Характерно, что на этих псевдо-украинских дензнаках текст занимал весьма скромное, второстепенное место.

Небольшой группе местных украинских националистов оккупационные власти предоставили малозначительные роли в хозяйственных организациях. Показательно в этой связи, что единственная в городе начальная школа на украинском языке ютилась в крохотных комнатушках ветхого суворовского дома. Вконец разочаровавшись в немецких посулах, главари националистов стали создавать подпольную антигитлеровскую организацию, которая позже была разоблачена и расстреляна в Бресте.

Одним из наиболее судьбоносных отделов гебитскомиссариата для местного населения вскоре стал арбейтсамт – бюро по трудоустройству, в котором все взрослое население обязано было пройти регистрацию. Уклонение от нее или неявка на работу по повестке этого учреждения влекла за собой отправление в концлагерь. Возглавлялся арбейтсамт немцем Моосом, его правой рукой стал «беженец» из Польши – Уфнальски, вскоре оказавшийся активным «фольксдейчем», у которого в подручных ходил знавший местные условия Парфенов. По направлению арбейтсамта в ту же осень несколько сот официально нигде не занятых горожан должны были с рассветом являться на аэродром, куда в довоенные месяцы для постройки взлетной полосы были свезены огромные кучи камней. Согнанные невольники должны были разбивать их в щебенку. Надзор осуществлялся опрятными старичками с повязками строительной организации «Тодт» на рукавах. Впрочем, к результатам работы они были полностью безучастны. По-видимому, вся затея сводилась к тому, чтобы держать под наблюдением неорганизованную массу, которой пока не подыскали более подходящего занятия.

В отдалении от горожан за подобным занятием сидели сотни военнопленных. В отличие от первой группы здесь палки надсмотрщиков нередко пускались в ход. Вскоре кобринчане наладили контакт с пленными, которых немцы держали на голодном пайке, делились с ними хлебом, табаком. После рассказов дома об их бедственном положении удалось организовать более существенную помощь. Десятки отзывчивых женщин, особенно тех, чьи близкие были в рядах армии, по взаимному сговору напекли хлеба, приносили ведрами картошку и кашу. Сперва охрана относилась к этим нарушителям снисходительно. Однако длилось так недолго: вмешалось бескомпромиссное начальство, по приказу которого принесенную пищу стали выбрасывать на землю, а женщин разгонять.

Сидение на камнях затянулось до заморозков. Затем тех же мужчин переключили на иную работу – разборку кирпичных коробок, оставшихся после пожара на Октябрьской улице. В следующем году «безработных» не оказалось: всех распределили на постоянные работы. Так, через арбейтсамт мужчины вербовались для сопровождения отправляемого на фронт скота. Эта повинность была сопряжена со значительным риском вследствие налетов советской авиации.

Показательно, что если в начальном периоде находилось немало добровольцев на должность полицаев, то уже очень скоро таковых не стало. Тогда набор в полицию стали производить по повесткам арбейтсамта. С целью уклонения от этой гнусной повинности многие завербованные умышленно вызывали у себя тяжелые заболевания: пили крепкую табачную настойку, отрицательно влияющую на сердце, растравляли язвы на ногах, которые зачастую оказывались неизлечимыми и т.д. Тем не менее шли на любой риск. Находилось немало и таких, которые по принуждению напяливали ненавистный мундир для того, чтобы связаться с партизанами, выполнять их поручения, после чего уходили в лес.

Арбейстайт возложил на мужчин еще одну пакостную обязанность: обезвреживать с риском для собственной жизни партизанские мины на железной дороге. С этой целью по разнарядке в ночное время следовало дежурить на определенном участке железной дороги под надзором патрулей. Было придумано хитроумное устройство, состоящее из длинной палки, к концу которой крепилось металлическое колесо с крюком. Это колесо парные дежурные должны были непрерывно возить по рельсам, и в случае обнаружения мины, гремел взрыв. Нередко во избежание суровой расправы подневольных охранников по взаимной договоренности партизаны связывали, после чего минировали выбранный участок дороги. Как говорится в таких случаях, голь на выдумку хитра…

Через Кобрин часто проезжали длиннющие обозы польских крестьян, которых немцы мобилизовали для подвоза военного имущества. При рассказах о тех издевательствах и глумлении, которым подвергала их «раса господ», у многих выступали слезы на глазах. Единственным спасением для себя они считали неотвратимую победу Красной Армии, без чего, по их глубокому убеждению, «всем погибать».

За Бугом, недалеко от г. Бяла Подляска, в первые месяцы войны гитлеровцы устроили огромный концлагерь для советских военнопленных, о котором с ужасом вспоминали побывавшие в нем. Там десятки тысяч людей были обречены на неизбежную мучительную гибель. Почти лишенные пищи, без малейшего крова в любую погоду, на пустыре за колючей проволокой, они были доведены до предела отчаяния. И вот, по предварительному сговору, массы вконец обессиленных безоружных людей бросились на колючую проволоку и охранников, расстрелявших их в упор из пулеметов. Разумеется, многие при этом поплатились жизнью, однако еще большее количество обрело свободу.

Павел Гетман

Некоторых укрывали польские крестьяне, переправлявшие впоследствии к окрестным партизанам. Однако огромное количество ринулось за Буг, пытаясь пробраться к линии фронта. А поскольку близилась зима, многие пленные стали устраиваться в качестве работников в крестьянских хозяйствах. Естественно, особенно охотно давали им прибежище такие семьи, в которых близкие воевали в рядах Красной Армии. Как ни странно, до поры до времени немцы смотрели на это сквозь пальцы. Когда же весной 1942 г. было отдано распоряжение всем военнопленным явиться на «регистрацию» на сборный пункт, естественно, ни у кого из испытавших прелести лагерного прозябания желания снова попасть в капкан не оказалось. Предпочли лес, где тем временем из перешедших на нелегальное положение местных советских активистов стали формироваться первые партизанские группы. Тем более что для начала вооруженной борьбы у населения с 1941 г. было припрятано немало оружия, а в дальнейшем предстояло снабжаться как оружием, так и боеприпасами в основном за счет оккупантов.

Тем временем с целью внесения раскола в среду местного населения, крайне неприязненно настроенного к оккупантам, немцы организовали общество так называемых «фолькдейчев», в которое зачислялись лица, способные доказать, что в их жилах течет небольшая толика «благородной арийской крови». Этой категории предоставлялись всякого рода льготы и преимущества, особые пайки и прочее.

Поскольку соседи зачастую чуждались этих немецких прихвостней, с презрением и враждебностью относясь к подлым перевертышам, небезосновательно подозревая их в слежках и доносах, многие фольксдейчи предпочитали не афишировать свою причастность к «расе господ». Мало того, на этой почве во многих благополучных до того семьях происходил раскол, развертывались подлинные человеческие трагедии. Был известен случай, когда дочь стала непримиримым врагом собственной матери, самовольно зачислившей ее в фольксдейчи, против чего та отчаянно возражала.

Надо сказать, что чванливые покорители Европы чувствовали себя не особенно уютно на захваченной Кобринщине. С самого начала учащались саботажи. Осенью 1941 г. на территории Кобринской МТС произошел взрыв склада с горючим. Упорно распространялись слухи о дерзких диверсиях на дорогах, уничтоженных машинах, нарушенной связи. Изо дня в день все больше появлялось в городе немецких семейств, переезжающих из Польши, где под ногами захватчиков горела земля. «Там казаки.. они стреляют…» – со страхом в глазах говорили немецкие детишки.

Большинство руководителей облюбовало для жилья центр города, особенно Суворовскую и Советскую улицы, тщательно охраняемые воинскими патрулями. В занятые немцами дома был проведен специальный водопровод, который партизаны намеревались отравить. Однако по здравому размышлению от этой затеи пришлось отказаться, поскольку неизбежно пострадали бы дети.

Когда в отверстие фундамента одного из занятых гитлеровскими офицерами домов на Первомайской улице взорвалась партизанская мина, уничтожившая десяток вояк, властями овладела паника. Спешно стали замуровывать отдушины в фундаментах и навешивать плотные ставни на окна немецких домов.

В здании СШ №2 разместился эскадрон конной жандармерии, предназначенный для борьбы с партизанами. На соседней площадке для лошадей были построены большие конюшни. Заведя знакомство с конюхами, местный подпольщик Алексей Куреша подрядился систематически вывозить навоз. По заданию партизан он отравил более семидесяти лошадей. Почуяв слежку, он ушел к партизанам. Был подорван полицейский участок вблизи кинотеатра по Первомайской улице. Подложивший мину полицейский ушел с семьей в лес. Уроженец одной из пригородных деревень юный комсомолец Павел Гетман, вынужденный работать в немецком гараже, связался с партизанами, которые поручили ему подложить мину в багажник машины гебитскомиссару Панцеру. Произошел взрыв, однако недостаточно мощный, благодаря чему сидевший рядом с шофером Панцер уцелел. При попытке бегства на машине к партизанам Гетман был схвачен с поличным у военного городка и затравлен в тюрьме собаками.

Сквер Пуганова

Вдоль железнодорожного пути и шоссейных дорог в лесу были вырублены широченные просеки из опасения партизанских засад. Причем через каждые несколько километров железной дороги были сооружены укрепленные бункера, обнесенные колючей проволокой, военная охрана которых неустанно патрулировала дороги.

И тем не менее магистральные дороги исправно минировались, взрывы на них не прекращались. О размахе подрывной деятельности можно судить по тому, что на перегоне железной дороги Кобрин-Пинск партизаны подорвали до четырехсот фашистских воинских эшелонов с живой силой и техникой. Особенно оживилась эта деятельность в период «рельсовой войны» в 1944 г. Дошло до того, что ночью на шоссе прекращалось всякое движение немецкого транспорта, да и днем предпочитали ехать колоннами. Недаром в народе скоро пошла гулять хлесткая пословица: «Днем власть немецкая, ночью – советская».

Без преувеличения можно сказать, что к концу оккупации ключевые немецкие организации в той или иной степени оказались «под колпаком» партизанской разведки, которая проникла во все поры оккупационной власти. Связь между городским подпольем и партизанским лесом действовала бесперебойно. Пробелы, вызванные провалами отдельных подпольщиков, быстро восстанавливались. Городские патриоты организовывали побеги советских военнопленных. Удалось даже распропагандировать группу власовцев, тренирующихся у гитлеровцев для шпионской деятельности среди подпольщиков, которая позже в полном составе перешла к партизанам.

Пленение армии Паульса в Сталинграде произвело на кобринских немцев ошеломляющее впечатление. Был объявлен официальный траур. Растерянность оккупантов была настолько велика, что из брестской тюрьмы была освобождена значительная часть арестованных. И все же для гитлеровцев, мечтавших обосноваться в Кобрине всерьез и надолго, наибольшим потрясением оказалось известие о занятии частями Красной Армии в начале 1944 г. г.Сарны, расположенного по прямой всего в двухстах километрах. Явственно повеяло эвакуационными настроениями.

Не осталось и следа от чванливого высокомерия фашистских чинуш, семьи которых поспешно отправлялись на запад.

Для полноты картины следует вкратце упомянуть о необычайной пестроте европейских национальностей, загнанных в Кобрин гитлеровским кнутом. Прежде всего следует назвать мадьяр (венгерцев), дивизия которых в 1943 г. на некоторое время сменила немецкие гарнизоны в наших краях. Кобринчан поражала контрастность даже во внешности между офицерами и солдатами. Казалось, это две разные породы людей: до того первые были рослыми и холеными, тогда как солдаты в сопоставлении с ними выглядели забитыми замухрышками. Вызывало удивление средневековое издевательство над солдатами, которых в наказание били или даже истязали подвешиванием. Наблюдательные горожане утверждали, что иногда в Мухавце одновременно купались представители доброго десятка национальностей, в том числе чехи со словаками, бельгийцы, итальянцы, голландцы, французы и др., мобилизованные для несения вспомогательных служб в гитлеровском вермахте. Все они люто ненавидели поработившую их страну «расу господ» и со злорадством узнавали об их военных поражениях. Голландцы рассказывали, как их партизаны расправлялись с оккупантами, бросая зазевавшихся по ночам в многочисленные канавы.

А. Мартынов